Шрифт:
Закладка:
А вот о принципе реактивного движения я тогда не задумывался. В то время продавались маленькие моторные лодочки. Эти лодочки имели небольшой плоский сосудик с двумя трубочками, торчащими из кормы. Под плоский сосудик ставился малюсенький огарочек свечки, вода в сосудике вскипала и из трубки выбрасывала, находящуюся в ней воду. Соотношение трубок было таким, что в сосуд попадала вода, которая конденсировала пар, создавалось разрежение, и в сосуд засасывалась ещё вода, которая опять вскипала. Про то, что из трубок выбрасывалась вода, я не сообразил. Я сделал лодочку, на лодочку поставил склянку с соляной кислотой (у дедушки была для пайки), в кислоту бросил обрезки цинкового ведра, склянку закрыл пробкой с выведенной за корму трубочкой. В склянке началась реакция, газ из склянки тихонько выходил по трубочке за корму, и его пузырьки всплывали. Отбрасываемой массы не было и не было движения лодочки.
Пытался сделать керамическую посуду для игры, но, сколько не обжигал вылепленные из глины сосуды – ничего не получилось. Температура была мала.
А однажды совершил двойную глупость. От доски шириной сантиметров 20 и толщиной сантиметров 10, мне попался обрезок размером вдоль волокон сантиметров 7—8. Из этого обрезка я решил сделать санки, для чего собирался вырубить поперек волокон середину, чтобы образовать вдоль длинной стороны полозья. Первая глупость заключалась в том, что полозья поперек волокон сразу бы сломались – ещё при изготовлении, а вторая глупость заключалась в том, что, держа левой рукой чурку, я правой рукой рубанул по чурке секирой для рубки мяса. Один или два удара пришлись по чурке, а второй или третий пришелся по суставу большого пальца – шрам вот он и сейчас виден. Этому пальцу досталось не мало – рядом со шрамом вдоль пальца красуется шрам поперёк пальца, это я по нему прошелся пилой, но что при этом «мастерил» не помню (еще и в студенческие годы я придавил этот палец так, что слетел ноготь).
В «больницу» – амбулаторию мы бегали запросто, в основном с порезами. Часто резали босые ноги о стекляшки. Хирург рану обработает, перевяжет, пожурит и, если надо, велит ходить на перевязку. Конечно все это без каких-либо карточек, без взрослых, сами бегали, взрослые (очередь человек пять) нас пропускали без очереди.
Когда заводы стали государственными, в городах при больших заводах построили амбулатории, больницы, прямо на заводах открыли медпункты. Я не помню, по какому поводу, кажется с больной ногой, мама меня возила в поликлинику «Красного Треугольника», это было задолго до школы, но громадность поликлиники, широкие коридоры и цветы в коридорах остались в памяти. Тогда же мама зашла со мной в Ленинграде в костёл, тоже вот запомнил, как любопытный, и для меня единственный случай.
В баню, в ТЮЗ, иногда в кино, в музеи едем в город.
При поездках в город, я начищал свою обувь гуталином, ставил её на солнце, чтобы гуталин затвердел, и затем до блеска полировал её шерстяной тряпочкой.
При посещении Исаакиевского Собора я получил забавное впечатление. На каком-то высоком этаже, от одной лестницы к следующей лестнице, которая вела на самую верхнюю площадку собора, окаймляющую последний маленький купол, надо пройти метров тридцать по полу, который был одновременно потолком главного зала. Этот пол выполнен в виде решетки из пластин перпендикулярных полу. Медленно идет очередь. Нам надо чем-то заняться, и мы начинаем бегать и о чудо! Пластины стали незаметны – пол исчез, и мы получили полное впечатление бега – полета по воздуху высоко, высоко, под самым потолком над громадным залом. (В 2004 году мы с Захаром были на Исакии, перехода этого сейчас нет и на самый верх Исакия нет подъема).
Бывали мы и на праздничных демонстрациях в городе. Первого Мая старались посмотреть колоны физкультурников или где-нибудь перед площадью, или после площади перед Кировским мостом. Однажды, при намерении посмотреть демонстрацию и парад перед Кировским мостом, а может быть, дважды мы с Валиком и тетей Люсей зашли к брату Макара Семеновича, который жил в доме на краю Марсова Поля. Нас на Марсово Поле во время демонстрации пропустили, т. к. тетя Люся назвала адрес Николая Зиновьевича, а «сорви головы» перебирались на Марсово Поле через Лебяжью Канавку, в которой воды было примерно по колено.
В свое время мама шла в колоне физкультурников «Красного Треугольника», а дядя Вячик в колоне физкультурников Ленфильма. Дядя Вячик свою спортивную обувь белил зубным порошком. Однажды нас с Витей Майоровым 7-го ноября пустили в колону демонстрантов, и мы прошли по площади Урицкого мимо трибун. Погода была слякотная, мокрый снег под ногами. Вероятно, из-за плохой погоды была низкая явка, и ответственные за явку были рады и нам.
Я несколько раз был в Ленинградском ТЮЗе на Литейном проспекте, недалеко от Невского. Походы в ТЮЗ организовывала школа. Разумеется, нам все постановки нравились, но запомнилась «Снежная Королева», вероятно потому, что возраст героев совпадал с нашим. Прекрасное в ТЮЗе было фойе из нескольких комнат вдоль зала, каждая из которых была оформлена по-своему. Особенно нам нравилась комната, отделанная в коричневом тоне или лепкой или резьбой по дереву. Мы её называли шоколадной.
Хотя на Лахте был свой «новый» кинотеатр, нам нравилось иногда бывать и в центральных городских, где были большие фойе, гардероб и перед началом сеанса играл джаз-оркестр, т. е. это были настоящие театры для показа кинофильмов.
Что стало со старым построенном на Лахте ещё до революции кинотеатром, в котором мама сопровождала немые фильмы игрой на фортепьяно, я не помню, а новый кинотеатр разместили в церкви, с которой сняли кресты и внутреннее убранство – это было уже просто кино – храм культуры. Дядя Вячик заходил в аппаратную и говорил, что аппаратура в нашем кинотеатре хорошая.
Развернув после революции всеохватывающую борьбу с религией, власти стали повсеместно экспроприировать у религиозных организаций культовые помещения. Надо отметить, что население в основном отнеслось к освобождению от обязательного религиозного поведения безразлично, и даже с некоторым облегчением. Когда после февральской революции в армии отменили обязательность причащения, то только 5% добровольно причастились. Нет, они не были атеистами, и после революции не стали ими – они избавились от обязанности, но, к сожалению, лишились и возможности сходить в храм, помолиться, поставить свечку, когда такое желание естественно возникает, если в доме что-то случилось. Некоторые из храмов были уничтожены, а большинство приспособлено под какие-нибудь нужды. В селах в них устраивали склады, мастерские, а иногда, как на Лахте, клубы с показом кинофильмов. Храм в Царевщине под Самарой сохранили, как памятник редкой в России храмовой архитектуры, в какой-то мере поддерживая внешний вид, при полном небрежении к заброшенной внутренней пустоте без окон и дверей. Самарский костел, который является архитектурным памятником, превратили в краеведческий музей, в синагоге организовали какое-то производство, а в кирхе столовую. Доминирующий над Самарой кафедральный собор взорвали и на его месте построили дворец культуры с прекрасной библиотекой, театром и спортивными залами. Для богослужений оставили несколько городских неприметных храмов. Большая часть церковных служащих переквалифицировалась и стала советскими служащими (бухгалтерами, счетоводами, и т.п.), часть вышла из службы по возрасту, упертых отправили в лагеря на перевоспитание, а часть, как следует из литературы, расстреляли.
Кино в бывшей церкви было «нашим». Иногда билеты покупали, но большей частью прорывались «так», т. е. бесплатно. Сунешь подходящую по цвету бумажку, а сами бегом в зал и под скамейку. Очень редко нас оттуда извлекали.
Летом билеты вытаскивали из уборной, которая была во дворе. Билеты туда выкидывали билетёрши, которые их не рвали, а просто отбирали у зрителей – места в зале не нумеровались. Билеты мы тщательно отмывали, сушили и держали до подходящего случая, когда их цвет совпадал с теми, которые в этот день продавались. В общем, ни одного фильма не пропускали, а «Большой вальс» я, помню, смотрел шесть раз.
Для тех, кто работает или
